День 6 и все остальные вплоть до День 11 Бьякуя решил отойти от формальностей и прочих строгих правил, оставив Рэндзи возможность быть... креативным. Найти свою творческую жилку, так сказать. Это они делали уже после работы, в доме у Кучики. Бьякуя демонстрировал и учил его искусству "икебана". Кучики-тайчо умиленно наблюдал, как его Рэндзи, еще не контролирующий своей силы, неловко подрезает стебли или пытается вставить цветы в вазу по-своему, но ему мешают другие растения, уже находящиеся там.

Он стал называть - но только мысленно! - Рэндзи своим, когда фукутайчо увидела Рукия и осталась стоять, раскрыв рот от изумления. Тот, конечно, сразу встал в позу и отпустил пару шуточек, но это не отпугнуло Рукию. Этот момент вдруг ясно показал Бьякуе, что Рэндзи очень мало проводит времени со своими друзьями (хотя раньше не преминул бы напиться в компании Киры и Мацумото). А значит он жертвовал своим личным временем ради капитана!..

Постановки Рэндзи (да, мы все еще про икебану) были большие и заковыристые, только при малейшем движении тот или иной цветок съезжал, и все старания сводились на нет. Но Бьякуя был доволен и этим: все-таки Рэндзи - это не только большой банкай и татуировки! Стоило ему только дать направление, как тот проявил себя со всех сторон - не только на поле боя, но и на кухне, и в искусстве и... кстати, как там насчет постели?..
Бьякуя провел цветочком по шее своего фукутайчо, с радостью наблюдая, как тот схватился за поглаженное место и покраснел.

- Рэндзи, - почти строго-официально спросил он - ты умеешь целоваться?

- Ч-что?!

- Ты - фукутайчо шестого отряда, и я просто обязан удостовериться, что ты это умеешь, - ответил Бьякуя, подползая поближе. Рэндзи совсем не сопротивлялся и даже не делал вид, что ему противно, когда мягкие губы тайчо накрыли его рот долгим поцелуем. Он был спокойным и нежным, как будто Бьякуя хотел попробовать и почувствовать Рэндзи со всех сторон.

Когда поцелуй прервался, Бьякуя отстранился и прошелся язычком по нижней губе.

- Знаешь, тут есть над чем поработать... - расплылся он в такой редкой для него улыбке, опьяненный ароматом. - Рэндзи... - сказал он, распуская длинные рыжие волосы фукутайчо. - Если несколько типов... - он наплевал на всякие формальности, опять уже откровенно прижимаясь к Рэндзи, сминая податливые губы в страстном поцелуе. Кучики еще долго не мог поверить, что это он оставил откровенные засосы на шее Рэндзи, что это он так игриво прижимался к своему фукутайчо, не сдерживая голоса. И еще он не мог признаться самому себе, что лучше всего просто запер бы своего фукутайчо в своей комнате и никому не показывал бы его...

Светает. Полумрак чужой комнаты не раздражает глаза. Полумрак – это хорошо. Чужая комната – это не имеет значения, во всяком случае, пока не имеет. Когда так кружится и болит голова, и в пересохшем горле стоит неприятный кислый привкус, чужая комната и чужой футон не имеют значения. Мысли в голове путаются и умирают, не успев обрести хоть какую-то форму. Хочется закрыть глаза и спать дальше, но уже скоро первые лучи восходящего солнца окрасят алыми всполохами небо, рассеивая спасительный полумрак в чужой комнате. Тогда все приобретет свое значение. И чужая комната, и чужой футон, и чужая рука на животе, которая обняла за талию и прижала к горячему чужому телу за спиной.
Обнаженное тело и знакомая рейацу. Обнаженное? Да, точно, и чужая рука обнимает, прижимая к обнаженному телу за спиной с такой знакомой рейацу. Иккаку. Рейацу принадлежит Иккаку. Значит, это Иккаку прижался к голой спине и обнимает за талию. К голой спине? Черт!
В памяти лениво ворочаются разрозненные осколки образов, лиц, событий, ощущений… Необходимо вспомнить, собрать калейдоскоп вчерашних событий воедино. Понять, почему проснулся в комнате Иккаку на его футоне. Почему голый Иккаку прижимается к обнаженной спине и обнимает за талию? Что что-то произошло этой ночью и так понятно. Но вот что и как? Необходимо вспомнить. Сильно болит и кружится голова. Пить, хочется пить.
Обрывки воспоминаний. Комната Матсумото, пропахшая потом и алкоголем. Сама Рангику, захмелевшая. Громко хохочет, о чем-то говорит и снова хохочет. Восхищенные взгляды окружающих. Это понятно, на красивого шинигами приятно смотреть. Всеобщее веселье, хохот, разговоры. Сначала красивые и приличные, потом пошлые, развязные и веселый смех. Шум, шутки, которые становятся ближе к ночи все скабрезнее. Иккаку. Рука Иккаку на плече. Он шепчет что-то на ухо. Снова наливает и предлагает выпить. Алкоголь, восхищенные взгляды окружающих и похотливо-восхищенные глаза Иккаку…
Тьма ночных улиц Сэйретея, и руки Иккаку крепко держат, не дают упасть. Все плывет перед глазами, ноги заплетаются, в голове алкоголь и веселье. Какое-то щемящее чувство внутри, и руки Иккаку придерживают, не дают упасть и… да, крепко прижимают к его телу. Доводят до двери, переносят через порог и опускают на футон.
Чадящий огарок свечи на столе. Глаза Иккаку блестят в полумраке. Его губы. Руки, освобождающие тело от одежды. Грубые, мозолистые ладони гладят обнаженную кожу. И поцелуи его губ. Много поцелуев. Жадных, нежных, страстных, легких и обжигающих поцелуев. Везде. Повсюду. По всему телу… Боль… Боль и наслаждение. И умопомрачающее удовольствие, разрывающее все тело. Хриплый тихий голос Иккаку и обжигающее кожу дыхание. Тьма…
Черт! Надо выбираться от сюда!

***
Близился рассвет, еще немного, и мир окрасится в красно-розовые тона. В полумраке комнаты Иккаку на футоне лежат два обнаженных сильных натренированных тела. На полу неопрятной кучей валяются вперемешку два комплекта формы офицеров одиннадцатого отряда. Иккаку нежно обнимает за талию теплое тело Юмички, прижавшись к его обнаженной спине. Уткнувшись носом в шелковые темные волосы, он вдыхает их запах и улыбается, прокручивая в голове события прошедшей ночи.
Юмичика с трудом разлепил глаза. Страдая жутким похмельем, он с трудом разобрался, где находится и, главное, с кем лежит на одном футоне, и чья рука сейчас обнимает его за талию. Приложив немало усилий над собой, он кое-как воссоединил разрозненные куски воспоминаний о событиях прошедшей ночи. «Черт! Надо выбираться от сюда», – подумал он и, стараясь не делать резких движений, попытался убрать руку Иккаку со своей талии и сползти с футона. Мадараме заметив это, протестующее замычал в затылок Юмичики и плотнее прижал его к своему телу.
- Иккаку, отпусти, – раздраженно прошептал Аясегава. Он почувствовал, как к его упругим ягодицам прижимается горячий, пульсирующий, твердый член Иккаку. «Будь я на его месте, ни за что не отпустил бы такого красивого шинигами, как я», - подумал, тихо улыбаясь самому себе, Юмичика. Его тело напряглось, и волна странного щемящего чувства разлилась по нему. Бледные щеки окрасились румянцем. Сползать с футона как-то резко расхотелось.
- Нет, я теперь никуда тебя не отпущу, Юмичика, – тихо сказал Иккаку и в подтверждение своих слов, просунув под тело пятого офицера свою руку, он сгреб его в охапку и крепко, так, что хрустнули кости, прижал к себе уже двумя руками. Аясегава придушенно охнул.

Опять этот кошмар! Снова этот жуткий страх. Я знаю, знаю, что ты рядом. Обнимаешь меня со спины и успокаиваешь. Ты думаешь, что я сплю. Ну и пусть. Пусть ты не знаешь моих страхов и кошмаров. Это, наверно, хорошо. Ведь ты всё еще хочешь меня убить и завладеть моим телом. Тогда зачем успокаиваешь? Не понимаю… Интересно, сможешь ли ты воплотить мой кошмар? Вряд ли. Я знаю, что тебя нужно убить, уничтожить, забыть… Но я не могу, не могу, слышишь?.. Я знаю, что ты ищешь мое слабое место. Но знаешь ли ты, что это слабое место – ты сам? Именно из-за тебя я не сплю по ночам. Именно ты занимаешь все мои мысли. Почему? Почему ты меня так волнуешь? Ведь ты – ошибка, просто неудачный эксперимент, потемки моей души. Но я знаю, что ты меня никогда не бросишь. Ты никогда меня не предашь и будешь на моей стороне. Снова задаю всё тот же вопрос – зачем тебя меня успокаивать? Разве тебя волнует мое душевное состояние? Ах да, ты же не любишь дождь. А мои кошмары только усиливают его. Наверно, я никогда не смогу принять тебя...
Скоро рассвет и ты снова уйдешь, будешь сводить меня с ума. Наверно, так и должно быть. Вот только жаль, что эта ночь не вечна. Хотя никто и ничто не вечно. Значит, и моим кошмарам когда-то придет конец. Жаль, что мне неизвестно, когда…
***
Снова ты кричишь во сне. Опять кошмар? Ты уже месяц нормально не спишь. Я снова лежу рядом и успокаиваю тебя. Ты проснулся, я знаю. Я уже не понимаю, хочу ли я вообще тебя убивать. Я лишь хочу тебя защитить от всех кошмаров. Я так долго искал твое слабое место… Мое желание сбылось, но я даже не мог представить, что этой слабиной окажусь я. Неужели ты заботишься обо мне? До сих пор в это не верю… Из-за этих кошмаров я сблизился с тобой и больше никогда не отпущу. Но мы оба прекрасно знаем, что так быть не должно. Рано или поздно, кто-то из нас всё-таки умрёт. Надеюсь, это буду я. Ведь если умрёшь ты, то моя жизнь превратится в один сплошной кошмар. А пока я жив, я буду защищать тебя, король...

Глава первая

- Сколько тебе лет, Куросаки-кун? – маленький круглолицый мальчишка (почему-то ему казалось, что он выглядел именно так тогда) высовывается из-за маминой ноги. Забавно сопит в нерешительности, но заметно, что то, что к нему обратились по взрослому очень льстит.
- Пять, - для пущего эффекта он растопыривает ладонь и тыкает ей в продавца с пухлыми обвислыми щеками и смешливыми морщинками вокруг глаз.
Масаки перехватывает ладошку сына и радостно смеется. Мама всегда могла так вот непринужденно рассмеяться в любой момент и каждый, кто её в тот момент видел, ни на секунду бы не усомнился в уместности её смеха. Ичиго тоже заискрился, заулыбался – он заражался маминым весельем, за доли секунды теряя стеснение. Мама…

***

Сколько ему сейчас лет? Месяцев, дней и минут? Пол холодный и песчаная крошка царапает щеку. Так странно, что он может вычленить из боли это царапанье. Почему духовное тело чувствует боль, это несправедливо… Какое-то ущербное выходит посмертие. Впрочем, что такое боль?.. – просто реакция оболочки, на то, что ей наносится вред. Так всего лишь информируется мозг: «Внимание, вы получаете травмы! Вероятно, даже не совместимые с жизнью!» А с какой, собственно, жизнью? Он сейчас вовсе не в мире живых и живым существом формально не является. «Ну хорошо, фиг с тобой» - продолжает надрываться мозг – «Вы получаете травмы, не совместимые с существованием синигами в материальной форме!» Щека ерзает, песчинки уже практически проникли под кожу. Сколько их, интересно, умещается под одной щекой? Надо сосчитать, надо сосредоточиться! Не слушать мозг! Не чувствовать тело, в которое словно вгоняют железные штыри, абстрагироваться от боли, выдержать.

Выдержать! Утробный рык, склизкое тепло. Секундная передышка. Он не знает, чьи когти сейчас полосуют его бедра, кто рвет его тело напополам, заставляя корчиться. Не важно, кто именно проникает в него почти до самого сердца. Он выдержит. Это война. Он выдержит. Он сможет.
Его встряхивают, руки хрустят в вывернутых суставах. Боль открывается с какой-то новой грани. Тело, - не он – неожиданно начинает судорожно биться – но трое… или четверо… арранкаров держат его крепко. В ушах звенит не переставая, то ли зуд комара, то ли чей-то нелепый долгий крик на одной ноте. Но это не его крик.
Неожиданно понимает, что он уже давно не кричит, а как заклинание, как спасительное кидо шепчет в такт ударов сзади: "Убью… убью… убью…"

Пауза. Два удара сердца. Его переворачивают, ноги разводят. Это лицо… нет, сейчас морда. С синими волосами… нет, сейчас, скорее – шерстью. – У тебя был шанс, зря ты не убил меня. Нравится, малыш? – шипение. Он выдержит, выдержит! - Никогда не сомневайся и вонзай меч, – смех-рычание, арранкар резко вонзается в него. Затылок трется о пол, Ичиго смотрит в потолок. Он убьет без колебаний всех в этом зале. Если выживет, что вряд ли. Его дух чист, он понимает - это война. Не за что зацепиться.

***

- Хватит! Нееет! – девушка визжит так, как, наверное, никогда до этого. Ни в одной из битв. Ни в пасти пустого. Ни в заточении в белом безумии Лас-Ночес. Впиваясь короткими ногтями в ладони, обдирая локоть о стену. Оставляя на ней красную кляксу. Этот зал тоже белый. В этом мире вообще существует только три цвета: белый, черный и красный – все остальные чуждые. Кажется, её волосы тоже стали красными. Посередине помещения странная конструкция – уродливое металлическое распятие, опутанное проводами и духовной энергией. Кажется, все из-за него.

Заель не выдерживает и резко двумя пальцами зажимает девушке нос. Визг срывается в полукомичном похрюкивании. Орихиме задыхается. – Не кричи так, ты мешаешь, - удивительно, но бормотание Октава Эспада сейчас удерживает её от того, чтобы упасть в обморок.
- Твой друг так кстати оказался рядом, о-да… феерическая рейацу, идеальный щит. Я сразу это понял, девочка. По моим подсчетам, со щитом, сформированном на его рейацу… о...

***

- Достаточно, - ровный ненапряженный голос без труда прерывает дикие рыки, брань и стоны. – Заель?
Розовый уже навис над телом Ичиго. Одной рукой поглаживая вывернутую под неестественным углом коленку, другой, протыкая острым ногтем кожу над бровью. Чужая сила как героиновый кошмар бродит по венам. Натыкается на гладкую броню. Маленький воин стойко принял пытки? Не за что зацепиться. Маленький воин не сломлен насилием? Как жаль. Сколько тебе лет, Куросаки Ичиго?
- Нет, Владыка, я не могу его зацепить, возможно, идея физической боли и морального насилия была не так хороша, но согласитесь, Владыка, провести эксперимент все равно стоило. Любой другой материал был бы уже готов к использованию, но зато, какой будет щит, когда мы его подключим к системе!
- Заэль, если ты его не активируешь в ближайшее семь минут, мы положим туда тебя, как максимально приближенного по уровню синхронизации рейацу, - Айзен говорит это совершенно будничным тоном. Он не угрожает, просто констатирует факт. –Улькиора, не отходи далеко, - Заэль резким ломанным движением быстро оказывается рядом с четвертым. - По приказу Владыки ты станешь щитом, если мы не синхронизируемся с синигами. Я бы и сам – Заэль одним глазом косится на Владыку, казалось, потерявшего всякий интерес к ученому и его изобретению, облизывает острым языком нежно-розовые губы – О, да… я бы и сам. Но твоя рейацу ближе.
Краешки губ Улькиоры на мгновенье кривятся.
– Как прикажет Владыка.
– Семь минут, Владыка! О, да… - взгляд Заеля быстро мечется по окровавленному телу пленника, скорчившегося в какой-то беззащитной позе.
– О, да, за семь… даже пять минут я…
- Ты теряешь время, щит должен накрыть стены Лас Ночес до того, как синигами подойдут на расстояние выстрела.

- Проклятье, эти твари трахнули тебя! Задница бо-бо? Млять, мученик, какого хрена ты творишь? – кажется, пустой был в бешенстве. Мир, в который Ичиго рухнул, проваливаясь в минутный обморок, был зыбким и каким-то призрачным. Поза Хичико была напряженной, как у зверя при подготовке к прыжку, только что хвост по бокам не хлещет. Словно, он был готов броситься, только не на кого. Куросаки слышал его голос, видел его, но сил для материализации не было. Только светлый полупрозрачный столбик.
– Что эти уроды сделали с моим телом?! - Желтые зрачки расширились, заполняя собой все небо.
– О мамочке он грезит, пока его имеют… Воин он! Чистоплюй! Выпусти меня, я разорву их в клочья!
Мир треснул - чужая рейацу вырвала Ичиго из забытья.

***

Все тот же пол, та же железная конструкция неподалеку. В горле першит. Кажется он был в отключке всего несколько секунд.

Он шел сюда не один. Он дошел досюда один. Оставляя в сражении одного друга за другим. Пришел спасти Иноуэ. И не спас. Сам стал пленником Айзена. Даже хуже того, не пленником, а частью какого-то плана.

- Орихиме-сама? – Ичиго дернулся. Точнее, ему показалось, что он дернулся, на самом деле тело конвульсивно дрогнуло. Глаза сфокусировались на рыжем пятне у стены.
Девушка затравленно смотрела на Айзена.
- Орихиме-сама? - как же страшно, как страшно может быть от ровного голоса, бесцветного. Хотя нет - не бесцветного – белого! Ослепительно белого! Кажется, это сумасшествие – видеть звуки и слышать цвета.
– Вы ведь поможете нам убедить вашего друга не сопротивляться? Гримджо! – синий сделал шаг, зверь в нем туманился от крови и раздразненного тела – Айзен не отдал никакого конкретного приказа. Поэтому Секста просто сделал шаг – но и этого оказалось достаточно. Химе задышала, глотками, как рыба, попавшая на воздух.

Ичиго вдруг с ужасом осознал, что она не воин. Вообще не создана для боя, для защиты, для сражений. У неё нет этого внутри. Чего-то такого, важного. Что разрешает тебе «умереть за». «За что-то». «За чужой мир», «За долг», «За всеобщее счастье». В этом простое отличие девочки-старшеклассницы с непонятной силой, которой она никогда не хотела от них всех. От синигами, от Исиды, Чада. Если её растопчут тут… Нет, только не так, только не это...

- Вот оно!- Октава Эспада сжимает руками голову риока, словно ограждая его от внешних шумов. Чистая сила входит в спинной мозг, словно тысячами крючочков начинает крепиться к каждому позвонку. – О, да… зацепило! - Заель бережно, как драгоценность, поднимает его с пола. Тело болит, каждым суставом, каждой клеточкой. Внутри все горит. Что с ним сделали? Арранкары пробили какую-то брешь в его силе? В его вере? Сознание плавает в липком тумане. Что-то присасывается к нему изнутри. Страшно, да, ему страшно. Метафизичность уходит куда-то, обнажая простые мысли, чистые эмоции. Он уже лежит, прикованный к холодной поверхности. Но металлические оковы – это не страшно. Страшна та чужеродная сила, которая переваривает его. Холодный металл облегчает боль в располосованной спине.

- Тихо, мальчик, еще ничего даже не началось, - Заэль возится с чем-то у его лодыжек, Ичиго замирает, неожиданно поняв, что все это время глухо стонал. – Ты будешь лучшим "сердцем" из всех щитов, что когда-либо прикрывал Лас-Ночес. Непробиваемым. Непобедимым.

***

– Айзен, - Гин задушевно шепчет, - ты же сразу знал, что к нему можно подобраться через девчонку. Хотел себя потешить легкой педофилиии… - окончание слова проваливается в улыбке.
- Это было не для меня, Гин, для неё, – Ичимару на мгновение благодарно склоняет голову. Айзен-сама снизошел до объяснений. Неслыханная щедрость. Впрочем, и вправду. какое прелестное решение. Без этого кроваво-эротического шоу дух Ичи мог бы и не проникнуться вероятной участью подруги. Да и сама она не блевала бы так трогательно в углу, не стекала бы так сладко по стене.
– Какая эстетичная картинка! Знаешь, на испытаниях арранкары смотрелись как-то не так, – Гин кивает на распятого юношу. Заель поворачивается, экстаз в его глазах способен напугать, но только не Гина, только не Айзена. А всю остальную вселенную, пожалуй, да.
– Он готов, но раны трогать не буду, пока все еще нестабильно ссинхронизировалось.
Каждое повреждение щита – это повреждение его «сердца». Сейчас «сердцем» был он, и.о. синигами Куросаки Ичиго.

Бог с темными волосами подходит и совершенно земным жестом кладет руку на лоб пленника. Рука теплая. От неё исходит легкое покалывание, когда затягивается ссадина на затылке и разорванная бровь.
- Благодарю, Владыка.
- Да, Заель, чем дольше продержится щит, тем лучше для тебя.
Вторая рука Айзена проникает за спину Ичиго. – Отчего-то эти мягкие прикосновения приносят больше боли, чем все насилие до того.
- Ты же не машина для работы убийцей, не робот, выращенный Готеем. Ты всего лишь человеческий детеныш, Куросаки. – руки продолжают гладить тело. На груди исчезают не только ранки, но и родинки. Кожа бумажно-белая. – Сильный, очень сильный. – пальцы задерживаются на прессе, чуть ниже… убирая повреждения внутренних органов. – И откуда в тебе такое желание служить? – Айзен касается паха, мягко просовывает руку между ног, заживляя разорванные мышцы. Ичиго почти не реагирует на прикосновения, лишь вздрагивает, как в ознобе.
– Айзен… тебе не понять, что значит защищать того… - голос срывается.
Владыка смотрит ему в глаза всего лишь мгновенье, смотрит с жалостью. Как будто это не он развязал бойню с Сообществом Душ, как будто это не он отдал его на растерзание арранкарам, как будто это не он хотел растоптать Иноуэ.